. и только тогда заметила на ней свой фартук, доску с ёжиком на столе, на которой лежали ещё не убранные остатки лука, увидела заклеенный палец.

Всё рухнуло в один день, когда в дверь позвонили. Вера, гремевшая на кухне кастрюлями и сковородками, вытерла руки о фартук и пошла открывать. Странная боль ожила в груди. Она помнила эту боль с тех пор, как умерла мама. Но это случилось давно и чувство это было спрятано глубоко, в труднодоступные уголки памяти. Но сейчас боль, словно осьминог, сжимала сердце.

— Мама, кто там? — из комнаты донёсся звонкий девичий голосок.
— Не знаю, солнышко.
— Мам, это папа? — не унималась девчушка.
— Скорее всего нет, папа вечером приедет, — крикнула Вера в сторону комнаты.

Она подошла к двери и не спешила открывать, словно ждала, что с той стороны просто возьмут и уйдут.
Звонок повторился. Вера с видимым усилием повернула обычный, в сущности, замок. Руки её дрожали.

На пороге стояли мужчина и женщина. Весь вид их говорил, что хороших новостей они не приносят.

— Да, это я. — Вера сделала шаг назад и привалилась к стене. Лицо её побледнело.
— Мы пришли вам сообщить, что ваш муж, Савчук Всеволод Борисович, погиб в автомобильной катастрофе.

Пока они всё это говорили, в коридор выскочила девчушка лет шести. Хорошенькая, курносая, конопатая. Светло-каштановые волосы были заплетены в косички и смешно подпрыгивали в такт её шагам. В руках у неё болтался оранжевый меховой заяц.

— Здравствуйте. А вы кто? — она смело подошла к пришедшим, разглядывая их снизу вверх.
— Мама, это твои знакомые? Мааам, ты что стоишь? Маааама!
А Вера уже ничего не слышала. Всё смешалось у неё в голове. Казалось, она перестала слышать, видеть, дышать. «Севка приедет, я ему расскажу. » — думала она. Тут же мысли её менялись. «Он же сегодня домой приезжает. Вечером. У меня ж ещё не готово ничего. А кто эти люди? Они что-то говорили про Севу. »
Тут их слова обрели смысл и она сползла по стене на пол прихожей. Она не упала в обморок, просто ноги перестали её слушаться, всё тело обмякло, как шарик, из которого выпустили воздух.

Девочка подбежала к матери и стала тянуть её за руку.
— Мамочка, вставай! Мамочка!
Мужчина бросился к Вере, на ходу шепнув своей спутнице: «Девочку уведи».

— Пойдём, ты мне покажешь свои игрушки. С мамой всё будет хорошо, — пришедшая с ним женщина ласково взяла зайца за лапу и потянула девочку за собой в комнату. — Как тебя зовут? — она отвлекала малышку от того, что происходило в коридоре.
— Меня зовут Мария Всеволодовна, но мама с папой называют меня Маруся, а иногда Манюня, — девочка выпалила это, словно заученный текст.
— Расскажи мне, Маруся, кто это у тебя? — женщина показала на рыжего зайца.
— Это Золотко. Он родился не как все зайцы, а рыжим. Поэтому его родители сдали его в магазин, а я взяла его к себе. Ведь это неправильно, когда детей отдают в магазин, даже если они другого цвета, — девочка серьёзно посмотрела на гостью, словно ждала ответа.
— Совершенно с тобой согласна. Надеюсь, он ничуть не пожалел, что у него теперь есть ты! — улыбнулась та, погладив зайца по его длинным ушам.

В это время, в коридоре, сидя на полу, Вера пыталась осознать услышанное. А мужчина в форме терпеливо ждал.
— Вставайте, вы напугаете дочь, — он помог ей подняться и пройти в кухню. Там он усадил её на табурет.
— Воды? Вера отрицательно помотала головой.
— Вы уверены, что это был мой муж? Он сегодня должен приехать домой. из командировки. — Она с надеждой, что всё это окажется всего лишь недоразумением, посмотрела на мужчину.
— Мы нашли его документы, — как бы извиняясь, опустил голову тот, — пока известно, что ваш муж не справился с управлением и вылетел на встречную полосу. Водитель «КАМАЗа» не смог уйти от столкновения. Вам нужно будет явиться на опознание, — без перехода продолжил он.

Вера молчала. Всё в ней будто окаменело. Казалось, она ничего не видела, кроме точки на стене, на которую был устремлен её неподвижный взгляд.
— У вас есть здесь родственники? Может быть, кому-то нужно позвонить, чтоб к вам приехали? — мужчина тронул её за руку. Вера вздрогнула, как от тока, но, хотя бы, взгляд стал более осмысленным.
— Да, я позвоню. Сама. Потом. Вы идите. Я в порядке.
— Хорошо, — мужчина достал блокнот и ручку, что-то написал, вырвал листок и протянул Вере, — это мой телефон и адрес, куда вам надо прийти на опознание. Позвоните, когда пойдёте. Я вас встречу.

Вера сидела не шевелясь. Он постоял с протянутым листком и, не дождавшись, когда она возьмёт его, положил на стол.

Заглянув в комнату, где о чём-то увлечённо разговаривали маленькая девочка и женщина, он кивнул своей напарнице.

— Ну, Мария Всеволодовна, мы пойдём. Рада была познакомиться с такой умной девочкой, — женщина поднялась с дивана, на который перекочевали почти все игрушки и погладила девочку по голове.

Вера закрывала за ними дверь, как в тумане. Всё казалось ей нереальным, каким-то странным и непонятным. В голове была пустота, а в душе пустота превратилась в чёрную яму, в которую Вера падала и никак не могла достичь дна. И даже голос дочери не мог вывести её из этого состояния.
А Маруся дёргала её за край фартука.

— Мамочка, пойдём, погуляем? Мам! Ну пойдём! — Она тянула мать за собой, пока ещё не понимая, какая беда пришла к ним в дом, но Вера медленно отстранила её и пошла на кухню. Там она села за стол, сложила руки перед собой и уронила на них голову. Боль, поселившаяся внутри, наконец-то вырвалась наружу и всё тело сотрясли рыдания.
— Мамочка, что с тобой? Почему ты плачешь? — Маруся неловко пыталась обнять мать, но та даже не шевельнулась на встречу дочери, так и просидев в такой позе до утра. Слёзы ушли и она просто сидела забыв обо всём — что утром на работу, что в комнате, свернувшись калачиком, в обнимку с рыжим зайцем, в углу дивана спит её маленькая дочь, всхлипывая во сне.

Были похороны. Были поминки. Всё это Вера плохо помнила. Словно под стеклянным колпаком, она видела всё вокруг, как бы со стороны, в каком-то искажённом свете. По другую сторону стекла кипела жизнь. Внутри же жизнь остановилась. Все звуки доходили до неё приглушёнными, невнятными, искажёнными. Она машинально делала какие-то движения, казавшиеся ей абсолютно ненужными и лишёнными смысла. Про дочь она как-будто совсем забыла.
Видя её состояние, сердобольные соседки помогали ей, как могли. Не забывая при этом перемывать Вере косточки, сидя у подъезда на лавочке.
— Верка-то совсем сбрендила! Ну сколько ж убиваться-то можно? — ворчала соседка снизу, помогавшая Вере с поминками, — И Марию совсем забросила. Девка, как чертополох у дороги растёт. Что же с ней будет-то!?
— Я вчерась заходила, аккурат, после серияла. Кой-какой супчик там наварила. Негоже ребетёнку голодным ходить. Так чё Верка-то учудила — бутылку коньяка выхлестала. В одно лицо! И как у окаянной глаза не повылезли её бесстыжие. Дитё не кормлено. Смотреть больно. Ажна сердце заходится, — рассказывала соседка сверху, как бы соглашаясь с ворчанием первой.

Соседка сверху, баба Зина, приходила к Вере приглядеть за Марусей, покормить, иногда и укладывала спать. Сама же Вера всё время сидела на кухне, отрешённая, заливающая своё горе алкоголем. Про дочь она вспоминала только по утрам, когда нужно было вести её в детский сад. Опухшая, с красными глазами, когда-то очень аккуратная и элегантная, теперь Вера приводила в тихий ужас воспитателей. Сперва они её жалели, потом жалость прошла, настало время возмущения.
Вера могла водить дочь всю неделю в одном платье. Хорошо, если баба Зина видела это безобразие и доставала девочке чистую одежду.

— Верка, окаянная, ты чё ж делаешь-та!? Ты ж Севку не вернёшь, а дочь потеряешь! — пыталась образумить её пожилая женщина. Вера смотрела на неё мутными пьяными глазами и отмахивалась рукой, как будто пытаясь отогнать навязчивое видение.
Баба Зина только вздыхала, гладила Марусю по голове и уходила домой.

Маруся давно уже поняла, что папы с ними больше нет. Она ещё не знала, что такое боль утраты, но очень грустила без него. Ведь до этой беды их семья была если не идеальной, то очень близка к этому.

— Мам, пап! В прятки! — весело смеялась она тогда, — я считаю до десяти!

И Вера с Севой бежали прятаться.

— Раз. Два. Три. Пять. Восемь-десям, — считала смешно Манюня и заливисто хохотала, когда видела ноги отца, торчавшие из-за штор. Потом они вместе искали Веру. Но она пряталась основательно — в шкафу. Там не торчали ни ноги, ни руки, зато двери всё время подрагивали. Когда все находились, то устраивали кучу-малу на полу, смеялись и валяли дурака.

Вера с Севой обожали друг друга. Если они ссорились, то просто начинали болеть. Поэтому всегда старались побыстрей помириться.
Когда родилась Маруся, Сева был на вершине счастья. Он любил своих двух женщин до дрожи в кончиках пальцев. Поэтому для Веры его гибель стала таким ударом, с которым она не могла примириться и как-то очень быстро сдала.

На работе ей дали отпуск, чтобы она пришла в себя. Но ей было на всё наплевать.
Она почти не обращала внимания на дочь. Постоянные возлияния не давали облегчения, но иногда вызывали чувство вины и жалости.

— Маруся, Манечка, иди ко мне, девочка моя, — кричала Вера пьяным слезливым голосом из кухни.

Маруся, счастливая оттого, что мама, наконец-то о ней вспомнила, прибегала, бросалась её обнимать, начинала что-то быстро рассказывать, но Вера, взглянув на дочь, вздрагивала, видя в ней знакомые черты (надо сказать, что девочка была очень похожа на отца), отстраняла её, наливала полный бокал (до стакана она не опускалась даже в таком состоянии) и пила, как будто пытаясь залить внутри пожар.
Маруся вся как-то сразу тускнела, на глаза наворачивались слёзы и она тихо уходила в комнату, прижимая к тебе своего зайца.

Несколько раз Вера забывала забрать дочь из садика. Тогда её приводила нянечка. Добрая женщина брала на садичной кухне булочки, складывала в пластиковый контейнер запеканку и давала девочке с собой, зная, что мать может забыть её покормить, напившись до беспамятства.

За месяц отпуска Вера превратилась в неряшливую тётку, которую с трудом узнавали знакомые. В садике встал вопрос о «направлении сигнала куда надо», но никто не решался приложить к этому руку.

Маруся с каждым днём всё больше замыкалась в себе. С ребятами в садике почти не играла, сидела на стуле в углу со своим зайцем и тихонько разговаривала с ним.

— Знаешь, Золотко, я смотрела по телевизору, что мамы очень устают. И тогда у них портится настроение. Наша мама наверно очень сильно устала. Мне так хочется ей помочь. Но я не знаю как. Я сама убираю свои вещи и игрушки, я сама расчёсываю волосы. Мне иногда больно, потому что расчёска запутывается. Но мама всё равно всё время ходит грустная.

Тут она задумалась. Вдруг её осенило. На лице ожила улыбка.
— Ура, — нагнулась она к зайцу, шепча ему в ухо, — я придумала! Я знаю, как помочь маме, чтобы она снова стала, как раньше.

Она с нетерпением стала ждать вечера, когда мама её заберёт домой. Но в этот вечер Вера опять забыла про неё и девочку домой повела нянечка. Идти было недалеко. Всю дорогу Маруся шла вприпрыжку и болтала. Хоть ей и было грустно от того, что мама опять за ней не пришла, но дневные мысли подгоняли её и не давали расстроиться окончательно.

— А как варят суп? — спрашивала она у нянечки. Та подробно рассказывала ей, даже не задумываясь о том, почему такие вопросы приходят в детскую голову. Маруся слушала очень внимательно.
— Слушай и запоминай, — шептала она зайцу.

Вера, как всегда, осушив бутылку коньяка, забыв про дочь, спала за столом. Из закуски на столе лежал засохший кусок сыра, от которого она просто откусывала понемногу. Баба Зина, зашедшая проведать их, пыталась растолкать Веру, но та только мычала что-то несуразное и всхлипывала во сне.
— Ох, девка, недалеко и до новой беды. Кто ж тебя образумит-то, непутёвую, — плюнув, женщина выбросила пустую бутылку и покусанный сыр. Заглянула в холодильник.

— Вот малохольная! Чаво ребетёнок опять ись будет!? — В холодильнике стоял пакет молока недельной давности, жопка от колбасы, сморщенная, неопределённого подозрительного цвета, два яйца на полке для яиц, полбуханки белого хлеба, который она принесла вчера. И какие-то овощи в ящике для овощей.

— Да чё ж ты, девка, в магазин-то только за пойлом таскаешься!? — повернулась она к спящей, не ожидая ответа. Но Вера подняла голову, попыталась что-то сказать. у неё ничего не вышло. Голова уже клонилась к столу.

— Эээ, нет! Давай-ка, подымайся отседова, тетёха, — Баба Зина подхватила полусонную невменяемую Веру подмышки и подняла из-за стола. Благо, пожилая женщина была ещё крепкой, старой закалки и поднять невысокую худенькую Веру большого труда ей не составило. Она дотащила несчастную до кровати в спальне и уложила её поверх одеяла. — Ну, всё хоть по-человечьи.

Тут пришли Маруся с нянечкой. Принесли булки и котлеты. Успокоившись, что ребёнок не останется голодным, баба Зина засобиралась домой.
— Манечка, дочка, ты сегодня покушай котлетки, а завтра я супчик наварю. Ты погрей их, котлетки-та, в печке вашей модной, — кивнула она на микроволновку.

— Хорошо, баб Зин!- Девочке не терпелось уже остаться одной. Она проводила женщину до дверей, чмокнув её в дряблую старческую щёку, отчего у той заслезились глаза и она поторопилась закрыть за собой двери.

Заглянув в спальню, убедившись, что мама спит, Маруся, захватив с собой зайца, отправилась на кухню. — Будешь мне подсказывать, если я что-нибудь забуду.

Стараясь не шуметь, она полезла в шкаф и достала большую кастрюлю. — Чтобы надольше хватило, — поясняла она на ходу своему помощнику.

— А я сяду в кабриолель. И уеду куда-нибудь. — Маруся натягивала материн фартук, мурлыкая под нос известный шлягер, смешно коверкая слова. Она любила эту песню. Точнее, её припев. Хотя, спроси у неё, что же за такое — этот «кабриолель», вряд ли она ответила бы. Да и не задумывалась особо. Ну нравится и нравится.

Помучившись с завязками, кое-как навязав узлов за спиной, она открыла холодильник.
— А я сяду. — и замерла перед пустыми полками. Удивлённо обернулась к рыжему другу и развела руками. Потом, снова повернулась и заглянула в ящик. Там сиротливо съёжились несколько картошин, капусты — четвертина вилка, с увядшими верхними листьями, два заморыша, при ближайшем рассмотрении, оказавшиеся морковками. В самом углу Маруся нашла маленькую луковицу имевшую самый товарный вид.
— Золотко, смотри, у меня всё есть!- она чуть не запрыгала от радости. Заяц сидел наклонив голову и свесив уши набок, словно поддакивая девочке.

Маруся налила в кастрюлю воды и поставила на плиту. Плита была не навороченная, но электро-розжиг в ней имелся.
— Помнишь, что говорила нянечка? — спросила она через плечо у зайца, — надо поставить воду на огонь и сварить бульон. А из чего его варить-то? Нет ведь ничего.
Она заглянула в морозильную камеру, где обычно они держали мороженое. Там в магазинной упаковке лежали пельмени.
— Ура! Золотко, у нас будет бульон!
С третьего раза комфорка вспыхнула и вода в кастрюле стала нагреваться.

Свалив все найденные овощи в раковину, маленькая хозяйка принялась за мытьё.
— А я сяду в кабриолель. И уеду.
Покрутив в руках сморщенные морковки, она вздохнула и продолжила им водные процедуры. Раковина была высоко. И вода по рукам стекала Марусе подмышки. Ей было неприятно, но она терпела.
Чистить и резать с вытянутыми кверху руками было совсем неудобно и она подтащила табурет к столу, достала доску с ёжиком, которую подарила маме на восьмое марта в прошлом году.
В детском саду тогда им выдали деревянные доски и предложили нарисовать всё, что им нравится. «Это будет мамам подарок на праздник.» Маруся нарисовала ёжика. Ёжик получился смешной, толстый и «колючистый» — так говорил папа. Он покрыл ёжика лаком, чтобы его не смыло водой. С тех пор мама резала овощи только на этой доске.

— Овощи нужно ещё почистить, — объясняя зайцу, Маруся ни разу этого не делавшая, пыхтела, как чайник, но старалась. Она высунула язык, словно помогая им себе в этом нелёгком деле. Нож всё время пытался выскользнуть из маленькой ручонки, но она упрямо обрезала кожуру с картошки, положа её на дощечку, держа одной рукой, другой как бы состругивая ненужное.
В результате у нее получились четыре многогранника. Дальше дело стало за заморышами-морковками. Кое-как нож лишил их морщинистой одёжки и хотя от них уже мало что осталось, Маруся любовно положила эти стручки рядом с картошкой.

В это время вода в кастрюле закипела. Девочка слезла с табуретки, перетащила её к плите и открыла кулёк с пельменями. Немного подумав, она высыпала весь пакет в кастрюлю. — Чтобы надольше хватило, — повторила она зайцу. Рыжий всё так же молча поддакивал.
Брызги попали на голые руки Маруси и она вскрикнула. Тут же зажала рот ладошкой, прислушиваясь, не проснулась ли мама Вера. На глазах выступили слёзы. Сморгнув их, девочка достала поварёжку и помешала варево. Мама всё время так делала, это Маруся хорошо помнила.

Капуста далась ей с трудом. Как резать её целиком, Маруся не могла приноровиться, поэтому оторвала все листья и разрезала их на тонкие полосочки по одному. Пельмени уже кипели, а она изрезала только половину. Но и этого ей показалось много.
Ещё надо было нарезать картошку и морковку. Картошка не хотела спокойно лежать на доске и крутилась под ножом. Но Маруся стойко держала ситуацию под контролем. Разрезав картофелины пополам, а потом ещё пополам и ещё, принялась за морковки. Из них получилось много маленьких лепёшечек непонятной формы. Но для Маруси это уже была победа. Теперь осталось забросить всё это в кастрюлю.

Собрав всё мужество, она набирала в свои маленькие ручонки горсти нарезанных продуктов, и ссыпала в бурлящую жидкость. Несколько раз ей пришлось бегать от стола к плите. Когда последняя долька картошки утонула, Маруся с облегчением вздохнула.
— Всё. Теперь надо помешать и пусть варится. Как ты думаешь, маме понравится?

Рыжий заяц завалился на бок, как будто это он трудился, не покладая лап и поглядывал на девочку одним чёрным глазом-пуговкой. На второй глаз свесилось ухо. Маруся бережно посадила его прямо.
— Какой ты смешной. Сиди ровно, а то будешь горбатым. А это некрасиво.

Вроде бы всё сделала, но её не покидало чувство незавершённости. Она оглядела кухню: на плите булькал в кастрюле «суп», на столе лежали картофельные и морковные очистки, остатки капустных листьев и луковица.
— Луковица! Золотко, мы забыли лук! — Маруся даже подпрыгнула от неожиданности. Она бросилась к столу, схватила нож и начала торопливо очищать луковицу. Это было сложнее, чем чистить картошку.
Кое-как она сняла верхнюю сухую кожицу и попыталась разрезать луковку пополам, но та упорно не поддавалась. Маруся, чуть не плача, сделала ещё попытку и тут же порезалась. Нож соскользнул с гладкой поверхности коварного лука и вскользь прошёлся по маленькому пальчику. Тут же появилась красная капля. На глазах у Маруси снова выступили слёзы от боли и от обиды. Она машинально сунула порезанный палец в рот, а другой рукой вытирала мокрые глаза. Вспомнив, что у мамы на кухне всегда была аптечка, как раз для такого случая, достала пластырь и заклеила порез.

Заяц сочувственно поглядывал со своего места.

Собрав всю волю, Маруся снова взялась за луковицу. На этот раз ей повезло больше и лук распался на две неравные части. Но и это уже было хорошо. Теперь дело пошло побыстрей. Нарезав вредную луковицу всяко-разными кусочками-полосками, утирая новые слёзы, теперь уже от лука, Маруся быстро закинула его в кастрюлю и снова всё перемешала.

— А если я опять что-нибудь забыла? — шмыгая носом повернулась она к ушастому. Но тот деликатно промолчал.

Убрав мусор со стола, девочка села на табуретку, положила руки на колени и замерла, глядя на булькающую похлёбку. Запах стоял вполне съедобный, и Маруся немного успокоилась и задумалась.

Прошло не больше получаса. Решив, что суп готов, она выключила газ и закрыла кастрюлю крышкой.
— Ты что тут такое делаешь? — вопрос за спиной прозвучал, как гром среди ясного неба. Маруся вздрогнула. В кухню на нетвёрдых ногах вошла Вера и пытаясь сфокусировать взгляд уставилась на дочь.

— Мамочка, садись за стол скорее! — Маруся засуетилась. — Я тебя сейчас покормлю.

Стоять Вере было нелегко и она тяжело бухнулась на сиденье возле стола. Тут же на нём появилась ложка. Маруся достала тарелку и налила то, что сварила.
— Опять Зина приходила? — Вера недовольно скривила губы, кивнув головой на дымящуюся тарелку. Раньше она ничего не имела против, когда соседка заглядывала к ним. Но теперь. Видимо остались ещё капли стыда и Вере было неприятно знать, что баба Зина видела её в таком состоянии.

— Она ушла очень быстро сегодня. Сказала, что зайдет завтра — сварить суп. А я сама его сварила.
Маруся подвинула матери ложку и села напротив.

Невидимый стеклянный колпак словно треснул и стал рассыпаться на мелкие кусочки. Сознание начало стремительно возвращаться к Вере. Она перевела взгляд на дочь и только тогда заметила на ней свой фартук, доску с ёжиком на столе, на которой лежали ещё не убранные остатки лука, увидела заклеенный палец. Машинально взяла ложку, зачерпнула из тарелки и стала медленно есть.

Пельмени расползлись, недоваренная картошка кое-где похрустывала на зубах, соли не было совсем, (Маруся про неё просто забыла), но Вера ничего этого не замечала. Она улыбалась. А слёзы катились по щекам и капали в тарелку.

По материалам fishki.net