водится, подшучивали над нашим героем, что уж не влюблен ли он и что мы
знаем, дескать, что у Павла Ивановича сердечишко прихрамывает, знаем, кем и
подстрелено; но все это никак не утешало, как он ни пробовал усмехаться и
отшучиваться. За ужином тоже он никак не был в состоянии развернуться,
несмотря на то что общество за столом было приятное и что Ноздрева давно
уже вывели; ибо сами даже дамы наконец заметили, что поведение его чересчур
становилось скандалезно. Посреди котильона он сел на пол и стал хватать за
полы танцующих, что было уже ни на что не похоже, по выражению дам. Ужин
был очень весел, все лица, мелькавшие перед тройными подсвечниками,
цветами, конфектами и бутылками, были озарены самым непринужденным
довольством. Офицеры, дамы, фраки — все сделалось любезно, даже до
приторности. Мужчины вскакивали со стульев и бежали отнимать у слуг блюда,
чтобы с необыкновенною ловкостию предложить их дамам. Один полковник подал
даме тарелку с соусом на конце обнаженной шпаги. Мужчины почтенных лет,
между которыми сидел Чичиков, спорили громко, заедая дельное слово рыбой
или говядиной, обмакнутой нещадным образом в горчицу, и спорили о тех
предметах, в которых он даже всегда принимал участие; но он был похож на
какого-то человека, уставшего или разбитого дальней дорогой, которому ничто
не лезет на ум и который не в силах войти ни во что. Даже не дождался он
окончания ужина и уехал к себе несравненно ранее, чем имел обыкновение
уезжать.

Там, в этой комнатке, так знакомой читателю, с дверью, заставленной
комодом, и выглядывавшими иногда из углов тараканами, положение мыслей и
духа его было так же неспокойно, как неспокойны те кресла, в которых он
сидел. Неприятно, смутно было у него на сердце, какая-то тягостная пустота
оставалась там. «Чтоб вас черт побрал всех, кто выдумал эти балы! — говорил
он в сердцах. — Ну, чему сдуру обрадовались? В губернии неурожаи,
дороговизна, так вот они за балы! Эк штука: разрядились в бабьи тряпки!
Невидаль, что иная навертела на себя тысячу рублей! А ведь на счет же
крестьянских оброков или, что еще хуже, на счет совести нашего брата. Ведь
известно, зачем берешь взятку и покривишь душой: для того чтобы жене
достать на шаль или на разные роброны, провал их возьми, как их называют. А
из чего? чтобы не сказала какая-нибудь подстёга Сидоровна, что на
почтмейстерше лучше было платье, да из-за нее бух тысячу рублей. Кричат:
«Бал, бал, веселость!» — просто дрянь бал, не в русском духе, не в русской
натуре; черт знает что такое: взрослый, совершеннолетний вдруг выскочит
весь в черном, общипанный, обтянутый, как чертик, и давай месить ногами.
Иной даже, стоя в паре, переговаривает с другим об важном деле, а ногами в
то же время, как козленок, вензеля направо и налево. Всё из обезьянства,
всё из обезьянства! Что француз в сорок лет такой же ребенок, каким был и в
пятнадцать, так вот давай же и мы! Нет, право. после всякого бала точно
как будто какой грех сделал; и вспоминать даже о нем не хочется. В голове
просто ничего, как после разговора с светским человеком: всего он
наговорит, всего слегка коснется, все скажет, что понадергал из книжек,
пестро, красно, а в голове хоть бы что-нибудь из того вынес, и видишь
потом, как даже, разговор с простым купцом, знающим одно свое дело, но
знающим его твердо и опытно, лучше всех этих побрякушек. Ну что из него
выжмешь, из этого бала? Ну если бы, положим, какой-нибудь писатель вздумал
описывать всю эту сцену так, как она есть? Ну и в книге, и там была бы она
также бестолкова, как в натуре. Что она такое: нравственная ли,
безнравственная ли? просто черт знает что такое! Плюнешь, да и книгу потом
закроешь». Так отзывался неблагоприятно Чичиков о балах вообще; но,
кажется, сюда вмешалась другая причина негодованья. Главная досада была не
на бал, а на то, что случилось ему оборваться, что он вдруг показался пред
всеми бог знает в каком виде, что сыграл какую-то странную, двусмысленную
роль. Конечно, взглянувши оком благоразумного человека, он видел, что все
это вздор, что глупое слово ничего не значит, особливо теперь, когда
главное дело уже обделано как следует. Но странен человек: его огорчало
сильно нерасположенье тех самых, которых он не уважал и насчет которых
отзывался резко, понося их суетность и наряды. Это тем более было ему
досадно, что, разобравши дело ясно, он видел, как причиной этого был
отчасти сам. На себя, однако же, он не рассердился, и в том, конечно, был
прав. Все мы имеем маленькую слабость немножко пощадить себя, а постараемся
лучше приискать какого-нибудь ближнего, на ком бы выместить свою досаду,
например на слуге, на чиновнике, нам подведомственном, который в пору
подвернулся, на жене или, наконец, на стуле, который швырнется черт знает
куда, к самым дверям, так что отлетит от него ручка и спинка: пусть, мол,
его знает, что такое гнев. Так и Чичиков скоро нашел ближнего, который
потащил на-плечах своих все, что только могла внушить ему досада. Ближний
этот был Ноздрев, и нечего сказать, он был так отделан со всех боков и
сторон, как разве только какой-нибудь плут староста или ямщик бывает
отделан каким-нибудь езжалым, опытным капитаном, а иногда и генералом,
который сверх многих выражений, сделавшихся классическими, прибавляет еще
много неизвестных, которых изобретение принадлежит ему собственно. Вся
родословная Ноздрева была разобрана, и многие из членов его фамилии в
восходящей линии сильно потерпели.

Но в продолжение того, как он сидел в жестких своих креслах,
тревожимый мыслями и бессонницей, угощая усердно Ноздрева и всю родню его,
и перед ним теплилась сальная свечка, которой светильня давно уже накрылась
нагоревшею черною шапкою, ежеминутно грозя погаснуть, и глядела ему в окна
слепая, темная ночь, готовая посинеть от приближавшегося рассвета, и
пересвистывались вдали отдаленные петухи, и в совершенно заснувшем городе,
может быть, плелась где-нибудь фризовая шинель, горемыка неизвестно какого
класса и чина, знающая одну только (увы!) слишком протертую русским
забубенным народом дорогу, — в это время на другом конце города происходило
событие, которое готовилось увеличить неприятность положения нашего героя.
Именно, в отдаленных улицах и закоулках города дребезжал весьма странный
экипаж, наводивший недоумение насчет своего названия. Он не был похож ни на
тарантас, ни на коляску, ни на бричку, а был скорее похож на толстощекий
выпуклый арбуз, поставленный на колеса. Щеки этого арбуза, то есть дверцы,
носившие следы желтой краски, затворялись очень плохо по причине плохого
состояния ручек и замков, кое-как связанных веревками. Арбуз был наполнен
ситцевыми подушками в виде кисетов, валиков и просто подушек, напичкан
мешками с хлебами, калачами, кокурками, скородумками и кренделями из
заварного теста. Пирог-курник и пирог-рассольник выглядывали даже наверх.
Запятки были заняты лицом лакейского происхожденья, в куртке из домашней
пеструшки, с небритой бородою, подернутою легкой проседью, — лицо,
известное под именем «малого». Шум и визг от железных скобок и ржавых
винтов разбудили на другом конце города булочника, который, подняв свою
алебарду, закричал спросонья что стало мочи: «Кто идет?» — но, увидев, что
никто не шел, а слышалось только издали дребезжанье, поймал у себя на
воротнике какого-то зверя и, подошед к фонарю, казнил его тут же у себя на
ногте. После чего, отставивши алебарду, опять заснул по уставам своего

По материалам prikol.pp.ru

Выпуск «Пирог «Рассольник»» Программа «Теле-теле-тесто»

6. Взбиваем яйцо, смазываем поверхность пирога и делаем небольшое отверстие в центре. Заранее разогреваем духовку до температуры 180 градусов. Отправляем выпекаться при режиме «Конвекция» на 25-30 минут.

• Цена размещения 10 жетонов
• Социальный капитал 616
• Количество читателей
• Длительность 24 часа
• Минимальная ставка 10 жетонов
• Посмотреть все предложения по Промо

У этого пирога древняя история. Его в несколько другом виде пекли на Руси. А эта версия пирога — более современная.

Повар Елена Барукова взяла эту версию у историка русской кухни Максима Сырникова.

Я уже писал про записную книжку Гоголя, в которой он скрупулёзно отметил новые для себя слова-названия блюд русской кухни. Почти всё из этого пришлось к слову в первой части «Мёртвых душ».

Вот и «рассольник», в значении «пирог» тоже упомянут:
«Пирог-курник и пирог-рассольник выглядывали даже наверх.»

У Даля тоже присутствует пирог-рассольник.

А у любимого моего Даниила Лукича Мордовцева упомянуто и ещё одно значение этого слова — серебрянный сосуд для рассолов, этакий русский соусник.

Вот вам хороший рецепт начинки для пирогов. Курицу я заменил говядиной, ежели бы у меня была сегодня домашняя курочка под рукой — другое дело, а этих фабричных я как-то.

Итак.
Отварная говядина — около полукилограмма.
Две небольших луковицы
Два средних солёных огурца, обесшкуренных и без дряблой серёдки.
Три ложки топлёного масла
Три ложки бульона
Три ложки рассола

Лук обжарить на топлёном масле, добавить измельчённые огурцы и немного потомить на маленьком огне. Потом выложить на сковородку мелко порубленное (ножом) мясо. Перемешать, влить бульон и рассол, довести до закипания жидкости, поперчить-посолить и ещё раз перемешать. Всё.
Если фарш кажется недостаточно сочным — лучше всего ещё положить маслица.

Ну а тесто — пресное. Про него и про эти пирожки я здесь сегодня подробно написал:

Edited at 2019-01-16 12:46 am (UTC)

Пресное тесто для пирожков от Максима Сырникова

Давайте сорвём завесу тайны и признаемся — кто здесь какое ПРЕСНОЕ тесто в пирожках предпочитает?

Для затравки, как водится, расскажу о своём.

Рецепт не самый секретный, варианты его хорошо известны. Но к некоторым деталям и пропорциям я пришёл самостоятельно. Хотя опять же не уверен в их исключительности, наверняка кто-то всё это и без меня давно знает.

Я беру трёхсотграммовую баночку 20%-й сметаны. Более жирная для этого рецепта не нужна, здесь сметана не для жирности.

К сметане присовокупляю хорошее топлёное масло. Я таким маслом запасаюсь сам, перетапливая его из сладкосливочного достойного качества. Вот это, то, что на снимке — перетоплено месяц назад из великолепного масла, произведенного в городе Боровичи. Если кто-то думает, что это реклама — пусть думает. Мне для хорошего отечественного производителя своего доброго имени не жалко.

На 300 г сметаны топлёного масла уходит порядка 180 г. Если нет у вас топлёного — возьмите двухсотграммовую пачку обычного сливочного.

Сметану с маслом тщательно растираю деревянной ложкой до однородности, добавив чайную ложку соли (без верха).

Замешиваю на этой смеси тесто, потратив от 700 до 800 г пшеничной муки.

Такое тесто само по себе выглядит вкусно. Это, кстати, общее правило для хорошего теста, кто много печёт — тот знает о чём речь.

Преимущество его — в особой податливости. Когда вы его вымешиваете — время от времени оттягивайте двумя пальчиками кусочки — проверяя на пластичность. Сами должны понять, когда муки достаточно будет. Поскольку тесто не песочное — особой деликатности при замесе не требуется, но и слишком усердствовать не стоит.

Готовое тесто оставьте немного отлежаться, а сами приготовьте за это время начинку.

Раскатывать такое тесто можно до почти прозрачного состояния — при правильной формовке ничего никогда не порвётся. Хотя, если оно даже будет толстовато — не грех, вот увидите — оно само по себе очень вкусное даже в толстых местах. Ведь это только самая дрянная горе-хозяйка может позволить себе печь пирожки так, что родные дети будут уголки пирожков оставлять. Мы с вам не такие, у нас руки имеются и головы.

Можно формовать пирожки на столе, а я привык как бабушка учила — прямо на ладони. Моё тесто позволяет готовить пирожки «на два укуса». На ладони их спокойно четыре, а то и пять штук поместится.

Начинка у меня сегодня из говядины, лука и солёных огурцов. Точный их рецепт, а также почему такие пирожки называются «рассольники» расскажу как-нибудь потом у себя, чтобы сообщество не засорять.
Ведь в такое тесто можно что угодно завернуть — как сладкую начинку, так и острую. Со сладкой оно вообще замечательно сочетается, вы попробуйте.

Смазываем пирожки желтком и в печь.

Вам, конечно, очень хочется узнать, что у них внутри?
Пожалуйста, любуйтесь:

Edited at 2019-01-16 12:49 am (UTC)

По материалам gotovim-vmeste1.livejournal.com

Невозможно представить себе дворянский быт без экипажей. И каких только типов этих колесных диковин не существовало в России, особенно в XIX веке! Бричка и брика, тарантас и линейка, коляска и карета, двуколка и шарабан, догкарт и ландо, ландолет и качалка и еще великое множество самых разных колесных и санных зимних экипажей. Причем каждый из этих типов имел еще и свои особенности — форму корпуса, дверцы, подножки, разновидности сидений, кучерский облучок, особенности колесных осей, ступицы колес, рессорную подвеску, запятки, поворотные устройства и многое, многое другое, что выгодно отличало один экипаж от другого.

Да и двигались-то они каждый по-своему. У одних была продольная качка, у других — поперечная, третьи умудрялись громыхать даже на грунтовой дороге, а четвертые неутомимо повизгивали, как молодые девки от щекотки. Вкус хозяина распространялся и на внутренний вид конной повозки. Одни не выносили продолжительной езды и делали в коляске легкие креслица. Любители дальних путешествий, предпочитавшие передвигаться «на долгих», оснащали интерьеры собственных экипажей уютными диванчиками с уймой всевозможных валиков, турецких подушек и подушечек-«думок».

«…Именно в отдаленных улицах и закоулках города дребезжал весьма странный экипаж, наводивший недоумение насчет своего названия. Он не был похож ни на тарантас, ни на коляску, ни на бричку, а был скорее похож на толстощекий, выпуклый арбуз, поставленный на колеса. Щеки этого арбуза; то есть дверцы, носившие следы желтой краски, затворялись очень плохо, по причине плохого состояния ручек и замков, кое-как связанных веревками. Арбуз был наполнен ситцевыми подушками в виде кисетов, валиков и просто подушек, напичкан мешками с хлебами, калачами, кокурками, скородумками и кренделями из заварного теста. Пирог-курник и пирог-рассольник выглядывали даже наверх.

Запятки были заняты лицом лакейского происхождения, в куртке из домашней пеструшки с небритой бородой, подернутой легкой проседью, — лицо, известное под именем «малого». Шум и визг от железных скобок и ржавых винтов разбудили на другом конце города будочника, который, подняв свою алебарду, закричал спросонья, что стало мочи: «Кто идет?!» Но, увидев, что никто не шел, а слышалось только издали дребезжанье, поймал у себя на воротнике какого-то зверя и, подошедши к фонарю, казнил его тут же у себя на ногте. После чего, отставивши алебарду, опять заснул, по уставам своего рыцарства.

Лошади то и дело падали на передние коленки, потому что не были подкованы, и притом, как видно, покойная городская мостовая была им мало знакома. Колымага, сделавши несколько поворотов из улицы в улицу, наконец, поворотила в темный переулок мимо небольшой приходской церкви, Николы на Недотычках, и остановилась пред воротами дома протопопши. Из брички вылезла девка с платком на голове в телогрейке, и хватила обоими кулаками в ворота так сильно, хоть бы и мужчине (малый в куртке из пеструшки был уже потом стащен за ноги, ибо спал мертвецки). Собаки залаяли, и ворота, разинувшись, наконец проглотили, хотя с большим трудом, это неуклюжее дорожное произведение.

Экипаж въехал в тесный двор, заваленный дровами, курятниками и всякими клетухами; из экипажа вылезла барыня: эта барыня была помещица, коллежская секретарша Коробочка» (Гоголь Н. В. Мертвые души).

НазадОглавлениеВперед

По материалам russify.ru